– Почему?

– Потому что я никому не верю. И вам тоже не верю!

– Правильно. Никому верить нельзя. Ну продолжай, продолжай. Значит, ты шел здесь и думал: как бы мне убежать? А тут перед тобой куча железа – ты сразу в нее носом…

– Я задумался!

– Врешь! – Хенрик замахнулся хлыстом.

Я бы никогда не напал на начальника, но я очень испугался, что мне будет больно. Я оскалился, прыгнул на него, вырвал хлыст и сломал его рукоятку о колено. Хенрик пытался мне помешать, но я отбросил его, потом кинул ему в лицо хлыст.

Хенрик поймал хлыст и сказал почему-то:

– Хороший кнут был. Дурак ты, любимчик!

И тут я понял, как я виноват. Я начал отступать, прижимаясь спиной к кирпичной стене. Хенрик не нападал на меня. Он рассматривал хлыст.

А я, почувствовав, что отошел от него на достаточное расстояние, кинулся бежать.

Я раскаивался в том, что не сдержался и напал на Хенрика. Он мне теперь отомстит. Мне еще одного врага не хватало!

Подавленный, я вернулся в наш подвал. Люди уже возвращались со смены. Было душно, и воняло потом и всякой гадостью. Некоторые спали на нарах, другие сидели за длинным столом посреди подвала – разговаривали, играли в кости… На меня никто и не посмотрел.

Я прошел к нарам. Нижние – Иркины – были пусты. Ирка еще не вернулась. И это хорошо. Она уже знает, что я сломал хлыст Хенрику. Они не захотят меня спасти. И отдадут спонсорам. А спонсоры пустят меня на мыло…

Я так погрузился в свои мысли, что не заметил, как последние остатки дневного света покинули подвал, и лишь коптилка, стоявшая на столе, странно и неровно освещала лица сидевших за столом. Чего ж, уже достаточно темно. Надо встать и пойти и сортир, оттуда выскочить во двор и бежать к кирпичному забору.

Опасно пропустить момент – я уже знал, что дверь нашего корпуса на ночь запирали.

Я поднялся и сделал первый шаг к двери…

Навстречу мне быстро шла маленькая фигурка – даже в темноте я узнал Ирку. Она тоже меня узнала.

Я отступил назад, к нарам. Как мне не хотелось бы, чтобы она была моим врагом!

– Тим? – спросила она шепотом.

– Здравствуй, – сказал я, будто еще не виделся с ней.

Ирка взяла меня за руку и потащила к нарам.

– Садись!

Я послушно сел. Мне хотелось как-то оправдаться перед ней, и я сказал:

– Я могу ему починить хлыст. Я умею. Меня госпожа Яйблочко учила плести из кожи.

– Какой еще хлыст?

– А он тебе не сказал?

– А ты дикий…

– Я испугался. Он строго со мной говорил.

– Ты куда шел? – прошептала Ирка.

– Я хотел убежать.

– Не надо, – сказала Ирка. – Тебя завтра увезут к Маркизе.

– Я думал, что вы теперь не захотите мне помогать.

– Я верю. А что ты видел?

– Я мужиков видел. С коробкой.

– А что в коробке?

– Я не знаю. Она закрытая была.

– Ты не бойся, любимчик, – сказала Ирка и хихикнула. – Тебя никто не обидит. Тебя завтра увезут, как и договаривались.

– А если они тебя не послушаются? Ты ведь кто?

– Я – никто, – сказала Ирка. – Но Хенрика они обязательно послушаются.

– Давай я ему кнут починю?

– Успеешь. А теперь давай будем спать.

Когда все заснули, Ирка забралась ко мне на нары.

Я уж ждал ее – мне без нее было холодно. Она прижалась ко мне, сначала дрожала, а потом согрелась. Я сказал:

– Не могу с ползунами. Один на меня как человек глядел.

– Нет, – сказала Ирка твердо. – Они не соображают. Ты, видно, убивать не любишь и не умеешь. Все убивать умеют, жизнь такая, что надо убивать, а ты не умеешь – тебя кто-нибудь пришьет, а ты и не заметишь.

Она теснее прижалась ко мне.

– Ты теплый, – сообщила она шепотом.

Вокруг на нарах спали или не спали люди. Запах в подвале был тяжелый

– мылись-то мы кое-как, без мыла. Но было совсем темно, и можно вообразить, что ты один или в настоящем доме.

– Мне их жалко, – сказал я.

– Вы бы потише! – зашипел человек с соседних нар – я даже лица его не знал. – Бы тише, вы людям спать мешаете, вы свое делайте… а людям не мешайте.

Ирка его шепотом отругала словами, которых я и не знал, но точно понимал, что это неприличные слова, просто страшно подумать, что они значат. Потом снова стало тихо – только храп и дыхание людей.

– Может, я уйду? – спросила Ирка.

– Нет, не уходи, – сказал я. – Ты не уходи, а то нам поодиночке холодно.

– Боюсь я за тебя, – сказала Ирка.

От ее маленького горячего тела во мне начало подниматься непонятное сладкое, тягучее чувство, странное желание обхватить Ирку руками – но не для тепла, а для того, чтобы целовать и прижиматься сильнее.

Я повернулся к ней и не чувствовал больше вони и тяжелого воздуха.

Я нашел губами ее губы и мы начали целоваться так, что совсем перехватило дыхание, но мы не могли остановиться – я чувствовал, что от желания теряю сознание.

И тут Ирка вдруг сильно оттолкнулась от меня коленками и одним махом спрыгнула вниз с нар, только слышно было, как сильно ударились ее пятки о цементный пол.

– Ты что? – Я чуть было не кинулся за ней следом.

Но рядом кто-то выругался.

Ирка подошла к нарам, встала на цыпочки, я увидел ее лицо над краем нар.

– Не надо, – сказала она. – Мы же люди с тобой, правда?

– Люди? Конечно, люди, – не понял я.

– И если что будет, то по-людски, хорошо, любимчик?

– Да, – согласился я и все равно в ту ночь не понял, что она хотела сказать.

Мы помолчали. Она погладила меня жесткой узкой ладошкой по лицу, и я поцеловал ее ладонь.

– Возьми мешок, – сказал я. – Замерзнешь.

Она взяла мешок, и я скоро заснул. Было очень холодно, я бы мог спуститься к ней на нары, но я понимал, что она этого не хочет. Лучше она будет мерзнуть… Была ли у меня на нее обида? Пожалуй, если и была, то маленькая, потому что я, не понимая в чем она права, соглашался с ее правотой.

Ночью мне снилась чистенькая, завитая любимица из соседнего дома. С ней я тоже целовался, но как только мы начинали целоваться сильно, откуда-то выбегал спонсорский жабеныш, и приходилось убегать.

Утром, когда я проснулся от сирены, Ирки уже не было – она убежала занимать для нас очередь в сортир и в умывальню. И я поспешил, чтобы ей помочь. И понимал, как хорошо, что у меня есть Ирка. Я сейчас увижу ее и обрадуюсь.